Психосемантический анализ стереотипов русского характера: кросскультурный аспект. Экспериментальные исследования

Изучение стереотипов межнационального восприятия является актуальной задачей для психологов и социологов и в академическом, и в прикладном аспекте. В научно-академическом смысле эта задача предполагает глубокое проникновение в психологические когнитивно-аффективные механизмы формирования стереотипов, выявление роли в них внекогнитивных факторов (как, например, общего эмоционально-оценочного отношения (установки).

В прикладном аспекте мы хотели бы сконцентрировать внимание читателей на проблеме противоречий в национальной самоидентификации российских граждан. Необходимость изучения данного вопроса обусловлена тем историческим моментом открытого кризиса, который переживает сейчас российский этнос и российская национальная культура, национальное самосознание русских.

Методологическим базисом данной работы явилась технология семантического шкалирования, активно использовавшаяся авторами в многочисленных независимых исследованиях, проведенных ранее. При этом в качестве шкал чаще всего употреблялись названия черт личности из естественного языка, а в качестве шкалируемых объектов — либо конкретные люди, либо определенные социально-ролевые позиции, вымышленные персонажи и т. п. ([18], [21], [8], [6], [12]). В. Ф. Петренко [4], [5] и А. Г. Шмелев [8] предложили объединить совокупность этих и родственных технологических приемов эмпирического исследования индивидуального и общественного сознания под названием «экспериментальная психосемантика».

Большую роль в данной работе сыграли методика и результаты исследования Д. Пибоди [20], посвященного межнациональному восприятию: по единой системе, состоящей из специального набора из 32 личностных биполярных шкал (табл.1), студенты из разных стран (по 40 — 50 человек из Англии, Германии, Франции, Италии, Австрии, Финляндии и Греции) описывали типичных представителей разных народов, среди которых обязательно фигурировали типичные англичанин, немец, француз, итальянец, русский и американец. К этому стандартному подмножеству в случае разных национальных групп испытуемых добавлялись 2 — 4 различных представителя народов, живущих в непосредственной близости от страны, которую представляла данная группа испытуемых. Таким образом, в общем массиве полученных данных имели место четыре случая (англичане, немцы, французы, итальянцы), когда испытуемые описывали свою собственную национальную группу — «внутреннюю» группу.

Основным результатом исследования явился факт, что субъективные стереотипные суждения являются в целом скорее согласованными, чем рассогласованными с другими более объективными источниками информации о национальном характере (аналитическими выводами этнографов, данными объективных тестов и интервью и т. п.). Различные национальные группы испытуемых дали согласованные результаты в приписывании черт одному и тому же стимульному объекту, хотя суждения представителей «внутренней» группы несколько отличались от таковых представителей «внешних» групп, в частности, в сторону большей согласованности с объективной информацией.

Литературные данные и данные самого исследования по межнациональному восприятию позволили Д. Пибоди говорить о двух наиболее мощных дескриптивных факторах, выделяемых при факторном анализе, помимо фактора оценки: «собранный — разболтанный» и «самоуверенный — неуверенный»[¹].

#IMAGE_0#

«Типичный русский» оказался тем единственным стимульным объектом, по которому выявилось явное расхождение между субъективной и объективной информацией на уровне глобальных факторов.

Выявленное несоответствие объективных (или относительно объективных) данных о русском национальном характере и субъективных суждений представителей «внешних» групп можно объяснять действием различных причин и факторов. Д. Пибоди высказал предположение, что у западно-европейцев, имевших возможность на протяжении эпохи «железного занавеса» судить о русских людях прежде всего по облику советского политического руководства и имиджу «нового советского человека», созданному усилиями советской пропаганды, сформировался явно неадекватный стереотип «типичного русского» как «собранного» и «самоуверенного» человека.

Одним из источников дополнительной информации для объяснения указанного противоречия, без сомнения, могли бы явиться субъективные суждения «внутренней» группы — самих русских — о русском человеке. Согласно предположению Д. Пибоди, эти результаты должны были бы оказаться ближе к мнению специалистов, чем к суждениям «внешних» групп.

Только в самое последнее время в связи с демократическими изменениями в России, расширением регулярных контактов между психологами США и России, развитием средств телекоммуникации (появлением электронной почты) появилась возможность пополнить массив данных, которыми располагает Д. Пибоди, результатами работы с выборкой русских испытуемых. Эта работа была проведена коллективом московских психологов под руководством А. Г. Шмелева.

В настоящем исследовании применена та же самая методика, которая использовалась в основном исследовании Д. Пибоди [20]. 32 пары личностных прилагательных были переведены на русский язык А. Г. Шмелевым с помощью компьютерного тезауруса личностных черт ТЕЗАЛ. Для 30 шкал (за исключением шкал «умный — глупый» и «приятный — неприятный») Д. Пибоди применил разработанный им подход, направленный на нейтрализацию влияния оценочной компоненты (фактора «социальной желательности»); при этом для каждой шкалы в качестве компенсирующей использовалась шкала, в которой имело место противоположное сцепление оценочного и описательного компонентов значения. Например, предпочитаемый полюс на шкале «веселый — угрюмый» лежит явно слева, а в компенсирующей ее шкале «легкомысленный — серьезный» — справа. И та, и другая шкалы апеллируют, по существу, к одному свойству личности, но в одном случае один полюс этого качества предстает «социально желательным», адекватным («веселый»), а в другом — противоположный («серьезный»). Такое использование четырехполюсной модели[²] личностной черты (см. [10], [11],) позволяет не только «очистить» результаты субъективных суждений от артефакта социальной желательности, но и отдельно от дескриптивного фактора (в данном случае характерологического представления) измерить чисто эмотивный, оценочно-отношенческий компонент установки.

Для каждой из личностных характеристик можно подобрать семантически ей противоположную, и тогда мы получим шкалу биполярных признаков, например, «бережливый — расточительный», оба полюса которой содержат связанные между собой дескриптивный и оценочный компоненты: («не тратит много денег — тратит много денег» — дескриптивный компонент; «хороший — плохой» — оценочный компонент). Таким образом, обычно содержательный и оценочный факторы сцеплены и нераздельны и одновременно присутствуют в какой-либо характеристике. Но, как правило, для всякой биполярной пары в любом развитом естественном языке можно отыскать компенсирующую пару (шкалу). Для «бережливый — расточительный» это шкала «щедрый — жадный», В ней оценочный и дескриптивный компоненты соединены противоположным способом.

В работах Д. Пибоди [18] и А. Г. Шмелева четырехпозиционная модель личностной черты дается в одномерной интерпретации (табл. 2). Для исследования стереотипа русского национального характера эта интерпретация, по нашему мнению, имеет принципиальное значение. Если предположить, что русскому характеру (или, по крайней мере, его стереотипизированному образу в культуре и национальном самосознании) свойственны крайности, то следует ожидать, что стимульному объекту «типичный русский» будут чаще приписываться крайние полюса (нежелательные, неадаптивные) в проявлении одной и той же черты, т. е. одновременно свойства «недоверчивости и легковерности», «легкомысленности и угрюмости», «неуверенности и самоуверенности» и т. п.

#IMAGE_1#

В настоящем исследовании в качестве стимульных объектов использовались представители девяти наций: англичанин, немец, француз, итальянец, русский, американец, японец, грузин, эстонец.

Как видим, первые шесть из них соответствовали стандартному подмножеству, использовавшемуся в работе [20]. К нему было добавлено три стимульных объекта из соображений возможного повышения контраста по фактору «собранности — разболтанности»; кроме того, в конце эксперимента испытуемым предъявлялся особый объект «Я сам» (это дополнение было сделано с целью получения данных о национальной идентификации испытуемых).

Часть испытуемых выполняла шкалирование с использованием буклетов, большая же часть — в режиме диалога с компьютером: при этом названия объектов и шкалы предъявлялись прямо на экране монитора, а выбор градации семибалльной горизонтальной шкалы от 1 до 7 осуществлялся с помощью клавиш курсора «влево — вправо» (сбор данных осуществлялся с помощью системы сбора и анализа экспертных оценок Экспан, (С) Гуманитарные технологии, Научный парк МГУ).

Последовательность предъявления шкал разным испытуемым не изменялась; оно производилось в соответствии со стандартом, принятым в основных сериях работы [20]. Порядок предъявления стимульных объектов (в соответствии с базовой методикой) варьировал так, чтобы нейтрализовать возможность позиционного и последовательного эффектов. Всего использовалось 18 вариантов последовательности стимулов. Первые девять были получены путем циклической перестановки (латинского квадрата) основной стимульной последовательности (табл. 2), еще девять вариантов — путем циклической перестановки обратной последовательности. Стимульный объект «Я сам» неизменно предъявлялся последним, десятым, независимо от порядка следования первой девятки стимулов.

В эксперименте приняли участие 50 добровольцев: 24 мужчин и 26 женщин в возрасте от 16 до 40 лет (абитуриенты, студенты и сотрудники гуманитарных факультетов МГУ). Безусловно, авторы отдают себе отчет в том, что данная выборка не является репрезентативной для российской популяции[³].

Специального дополнительного интервьюирования по анализу национальной самоидентификации испытуемых экспериментаторы не проводили, однако часть испытуемых спонтанно высказывалась о том, что они не считают сами себя «русскими», не являясь ими ни формально (по пункту 5 паспорта), ни по самосознанию. Аналог типичной для США формулы «американец итальянского происхождения», «американец немецкого происхождения» в России практически не применим.

Обработка экспериментальных результатов производилась с помощью компьютерной системы Экспан ( (С), Гуманитарные технологии, Научный парк МГУ), позволяющей производить разнообразные манипуляции с так называемым кубом экспериментальных данных. В данном случае стороны этого куба (строго говоря, параллелепипеда) образовывались личностными шкалами, стимульными объектами (названия наций), испытуемыми.

Для измерения уровня согласованности экспертных оценок как в целом, так и по отдельным критериям подсчитывались a-коэффициенты надежности Кронбаха (см. [9]). Был выявлен значимо высокий уровень согласованности. По большинству шкал a-коэффициенты принимали значения выше 0,95 (для шкал «возбужденный — спокойный» и «бесшабашный — осторожный» даже 0,99). По единственной шкале «сотрудничающий — несотрудничающий» значение а было ниже 0,90 (а именно, 0,86).

Корреляция индивидуальных результатов с групповыми варьировала для отдельных испытуемых в пределах от 0,35 до 0,81 (при этом у 46 испытуемых коэффициент был выше 0,5). Как видим, даже самое низкое значение при данном количестве наблюдений (32Х9==288 наблюдений) является значимо отличным от нулевого на высоком статистическом уровне (вероятность ошибки р<0,001). Наименее согласованные результаты были выявлены для объекта «русский», что подтвердило исходные представления о разнородности стереотипа «русского» в сознании самих русских.

Сопоставление наших результатов (табл. 1) с результатами работы [20] показало очень высокий уровень совпадения для четырех стимульных объектов: «англичанин» (корреляция 0,85), «немец» (0,85), «француз» (0,88), «итальянец» (0,83). Этот результат говорит о высокой степени соответствия суждений, полученных от русскоязычных испытуемых, суждениям, полученным от других национальных групп, о принципиальной близости стереотипов национального характера, которые имеются у русских, к интернациональному консенсусу — общему мнению. С другой стороны, это прямое подтверждение эквивалентности русскоязычной системы шкал (качества перевода) исходному англоязычному варианту, разработанному Д. Пибоди, т. е. в терминах психометрики мы можем говорить о кросскультурной валидности использованной нами методики.

Как и ожидалось, нами был получен принципиально иной профиль результатов для стимульного объекта «типичный русский» (корреляция —0,04). Менее ожидаемый факт — слабый уровень согласованности «русского стереотипного американца» с международным образом американца (0,44).

Для проверки качества имплицитной категориальной структуры наших данных мы произвели факторный анализ шкал (на базе матриц интеркорреляций 32Х32, полученных путем расчета «сквозных» линейных корреляций по всем стимульным объектам и по всем испытуемым: 9х50=450 наблюдений).

Полученные факторы оказались близки по своей интерпретации к известной системе В5 ("Big Five"), межкультурная устойчивость которой описана нами в работе [3].

В табл. 1 приводятся усредненные данные для русскоязычных информантов. Кроме средних баллов по отдельным шкалам, упорядоченным в пары на основе четырехпозиционной концепции личностной черты, в таблице даны факторные значения для стимульных объектов по факторам, выявленным в нашем исследовании (с оговоркой, что данные факторы лишь условно применимы к суждениям европейцев). Под каждой парой связанных шкал дается символ «—», если балл стимульного объекта больше отклоняется в сторону полюса отрицательной социальной желательности, чем в сторону полюса положительной социальной желательности. Сравнивая данные, мы видим, что испытуемые в исследовании Д. Пибоди [20] вовсе не считают русский национальный характер акцентуированным или дисгармоничным: только в одном случае они приписали «типичному русскому» дезадаптивный полюс черты в большей степени, чем адаптивный (русские оцениваются в большей степени как «зависимые», чем как «сотрудничающие»). Выраженной акцентуированностью, маргинальностью черт характера, по мнению этих испытуемых, обладает не «русский», а «итальянец», крайности темперамента которого европейцам хорошо известны (итальянец оценивается как в большей мере «возбужденный», чем «активный», в большей мере «агрессивный», чем «боевитый» и т. д.).

Русскоязычные же испытуемые приписывают «типично русскому» довольно много дезадаптивных, крайних черт — почти так же много, как «итальянцу» и «грузину» (6, 7, 7 баллов соответственно); причем в ряде случаев противоречивость русского характера предстает в виде наличия тенденции к приписыванию ему крайних, полярных дезадаптивных черт (см. рис.). Например, большинство членов российской «внутренней» группы приписывают русскому «негибкость» (балл 3,3 отклоняется от среднего по шкале 4,0 в сторону правого полюса «негибкий»), но вместо «упорства» (которое, например, приписывается таким «негибким» людям, как «немцы» и «эстонцы»), «типичному русскому» приписывается скорее «переменчивость» (балл 4,3 отклоняется от среднего по шкале 4,0 в сторону правого полюса). Еще более резко эта тенденция к проявлению дезадаптивных черт выражена у «типичного русского» (по мнению «внутренней» группы) для связанных черт «организованность» и «раскрепощенность»: в отличие от «американца», которому приписываются одновременно и «раскрепощенность» (отклонение от среднего 2,1), и «организованность» (отклонение 0,6), русскому приписываются и «заторможенность» (0,6), и «импульсивность» (1,0). Четыре других проявления дезадаптивности: «типичный русский» скорее «непрактичный» (1,6), чем «принципиальный» (0,2); скорее «неуверенный» (0,7), чем «застенчивый» (0,3); скорее «бесшабашный» (1,7), чем «смелый» (1,2); скорее «инертный» (0,5), чем «спокойный» (0,4).

Таким образом, данные «внутренней» группы обнаруживают, как это и ожидалось, гораздо более высокую согласованность с объективными этнопсихологическими данными. Они подтверждают наличие противоречивых черт в русском национальном характере (хотя вовсе не все эти представления находят в нашем исследовании подтверждения: например, вопреки представлению о том, что для русских центральная внутренняя проблема — это проблема «доверчивости — подозрительности», мы не нашли в нашей работе дезадаптивной акцентуации по этим чертам, по крайней мере ее отражения в сознании наших испытуемых).

Наличие противоречивых черт представляет собой факт, независимо от того, каким способом его интерпретировать. Сами русскоязычные испытуемые явно указывают на серьезные проблемы у русских, связанные с освоением навыков рационального самоконтроля за поведением. Эта проблема явно стала (по крайней мере у наших информантов) вполне осознанной. Конечно, психоаналитикам наши данные оставляют возможность интерпретировать их в духе «гипотезы пеленания»[⁴].

Отметим, что особая гневливость или агрессивность в русском национальном характере никак в нашем исследовании не констатируется — наоборот, отмечается более высокая, чем у других народов, степень добродушия и миролюбия. Нам кажутся убедительными интерпретации этого, связанные с более поздними этапами становления психики ребенка, формирования индивидуальности.

Мы можем предположить, что в основе дезадаптивных черт типичного русского национального характера лежат особенности социализации, непоследовательность и противоречивость воспитательных воздействий на ребенка со стороны родителей и общественных институтов (школа, двор, нравоучительная литература, кино и т. п.). Наше исследование ставит перед психологами и педагогами вполне серьезный вопрос: почему, обладая от природы скорее ровным и спокойным темпераментом, как и другие северные народы (низкий балл по 2-му фактору на рис.), у русских не развивается характерная для северных народов способность к рациональному самоконтролю? Может быть, все дело в преобладании запретительных мер в контроле за поведением ребенка, в преобладании отрицательных санкций над положительными, в репрессивном (а не инструктивном) характере контроля, который в результате приводит к общей неизбирательной «заторможенности», а не к способности к гибкому и активному рациональному контролю за собственным поведением?

Еще раз подчеркнем, что наше исследование само по себе не навязывает готовых выводов, скорее ставит вопросы.

В целом применение четырехпозиционной модели к обсуждению национальных стереотипов нам представляется вполне продуктивным приемом, дающим содержательные результаты. Наше исследование показало, что оценочное отношение не вполне совпадает с приписыванием так называемых «адаптивных» и «дезадаптивных» черт характера. Так, например, самым «приятным» (наилучшим в собственно оценочном смысле) русским испытуемым кажется «типичный француз», но максимальный балл «адаптивности» (с учетом величины отклонений в сторону «адаптивных полюсов») получили «типичный японец» и «типичный англичанин». Может быть, и в самом деле этим островным нациям свойственна в более высокой степени, чем другим, гибкость, приспосабливаемость к различным, меняющимся условиям природной и техногенной среды обитания? Данные настоящей работы показывают несводимость четырехпозиционной модели к двумерной и необходимость применения «линейных представлений». Например, мы видим весьма яркие примеры одновременного приписывания «адаптивных» полюсов из одной пары связанных шкал: немцы оцениваются одновременно как «принципиальные» (отклонение 1,6) и «практичные» (1,5), «активные» (1,2) и «спокойные» (1,0), «осторожные» (1,8) и «смелые» (1,4). Что здесь от эффекта «ореола» (стремления преувеличивать добродетели высокоуважаемой нации), а что здесь от не очень удачного подбора терминов в связанную пару — сказать на основе только одного этого исследования трудно. Наличие такой тенденции заставляет нас при описании стереотипов отказаться от суммирования (усреднения) оценок по связанным дескриптивным шкалам (от устранения оценочного компонента), чтобы не потерять важного смыслового содержания.

#IMAGE_2#

позиции для иностранных испытуемых обозначены «*» и выделены строчными буквами; для русскоязычных испытуемых — «о» и выделены прописными буквами.

На основе результатов исследования составим характерологический портрет «типичного русского». При этом договоримся включать в состав портрета то качество (с определенного полюса шкалы), по которому был получен балл, отклоняющийся от среднего (4,0) более чем на 1,0. Качества, по которым представитель данной национальности вообще лидирует среди представителей всех других национальностей, будем выделять заглавными буквами (читатель сам может проделать подобную работу для других столбцов таблицы).

Итак, «русский»: ОТКРОВЕННЫЙ (отклонение от центра шкалы 1,7 балла), ЩЕДРЫЙ (1,7), БЕСШАБАШНЫЙ (1,7), приятный (1,6), ПРОЩАЮЩИЙ (1,6), НЕПРАКТИЧНЫЙ (1,6), ДОВЕРЧИВЫЙ (1,4), МИРОЛЮБИВЫЙ (1,2), смелый (1,2), сотрудничающий (1,0), бестактный (1,0), импульсивный (1,0).

Как видим, явно уступая другим по уровню боевитости (в русской смелости больше безоглядной бесшабашности) и «рационального самоконтроля» (и признавая это!), русские продолжают надеяться, что им удастся компенсировать это более высокими нравственными качествами — добротой, сочувствием, коллективизмом. Обратим внимание на такую закономерность: в американской популяции первый по весу фактор в языке — это фактор экстраверсии (тот, по которому они лидируют!), а у русских — фактор эмоционального альтруизма — тот, по которому они считают себя лидирующими! (см. [3]). Но если не считать повышенные значения по фактору «моральность» проявлением иллюзорных защитных тенденций самовосприятия, то мы должны признать наличие в конституциональном темпераменте русских (как, по-видимому, и у других славянских народов) повышенной сензитивности, проявляющейся в социальном поведении в форме повышенной способности к сопереживанию, сочувствию, эмоциональному отклику. Эта интерпретация согласуется с данными [16] о повышенной потребности у русских в эмоциональном контакте и доверительном общении. Такой профиль индивидуальности, как у русского, по данным профессиографической психодиагностики коррелирует с успехами в искусстве и гуманитарных науках.

Сравним данный стереотип «русского» с тем, который сложился к середине 80-х у европейцев (сделаем поправку на то, что быстрый крах тоталитарной системы никто даже и не предвидел):

Русский глазами европейцев: СЕРЬЕЗНЫЙ (1,6), твердый (1,5), трудолюбивый (1,5), осторожный (1,3), умный (1,2), скромный (1,2), боевитый (1,1), активный (1,0), уверенный (1,0).

Здесь отсутствуют какие-либо признаки межличностной сензитивности и эмпатийности вовсе! Этот характерологический портрет скорее напоминает портрет «эстонца», чем реального русского. Можно также думать, что это нечто среднее между подлинным «русским» и «немцем». Если продолжить исходить из гипотезы Д. Пибоди о том, что европейцы судят (или судили) о русских по советской внешней политике, то, видимо, уместно вспомнить российскую политическую традицию хотя бы времен Петра Великого, когда в высших государственных инстанциях в России утвердился в некотором смысле «немецкий стиль деятельности» (впрочем, в глубине веков мы найдем и скандинавские корни, идущие от князей-варягов). Мы считаем возможным добавить еще как минимум три гипотетических объяснения выявленного парадокса, которые, впрочем, не исключают друг друга.

Одно из объяснений — это «эффект фасада», или особого впечатления, которое возникает от русских при официальном общении с ними [22], так как они предпочитают держать партнеров на значительной межличностной дистанции, будучи излишне скованными и закрепощенными из-за отсутствия навыков этикетного общения, которое для них непривычно в быту и в неформальном общении со «своими». Фактор «фасада» тесно связан с возможным механизмом «гиперкомпенсации»: избыточный контроль в ответственных ситуациях всегда приводит к скованности, зажатости, заорганизованности.

Второе объяснение отсылает нас к фактору «западной контрпропаганды», которая систематически формировала из русского образ коварного, опасного врага, отнюдь не искреннего, но затаившего зловещие планы. По-видимому, в 90-е годы этот фактор ослабил свое действие, и повторное исследование на западных испытуемых могло бы выявить реальную силу его воздействия.

Наконец, третье объяснение базируется на очевидном факте нашего настоящего исследования: русскоязычные испытуемые оценивают самих себя гораздо ближе к «европейскому стандарту русского», чем к «типичному русскому», каким он выглядит в их собственных глазах (см. рис.). Таким образом, мы не можем исключить механизма «отрицательной идентификации»: сами русские склонны преувеличивать архаические черты в национальном характере русских (следуя архаической модели «Иванушки-дурачка» — героя крестьянской культуры, народного фольклора доиндустриальной эпохи), при этом фактическое усвоение большинством русских, переехавших в города, индивидуалистичного стиля жизни людей в постиндустриальном обществе как бы еще не стало достоянием общественного сознания.

Но подчеркнем, что некоторая отрицательная идентификация (неприятие) с образом русского по факторам, обеспечивающим успешность деятельности (безусловно, усиленная политическим и экономическим развалом в России), не мешает существованию положительной идентификации (возможно с элементами идеализации) по фактору «моральной оценки». Подобные компенсаторные механизмы в самосознании были описаны ранее на материале исследований дифференциальных различий представителей одной культуры.

В данной работе мы поставили задачу эмпирического исследования стереотипов национального характера, сделав акцент на национальном характере русских, так как по этому вопросу в современной социальной психологии существуют противоречивые данные и суждения. Главное из этих противоречий — расхождение между объективными наблюдениями, приписывающими русским низкий уровень «рационального самоконтроля» и «самоуверенности в поведении», и субъективными суждениями представителей западных стран, приписывающими русским относительно высокий уровень по этим факторам ([20]). В настоящем исследовании впервые были получены данные о том, как русскоязычные испытуемые оценивают самих себя — причем с помощью методики, позволяющей производить формально-количественное сравнение этих результатов с результатами исследований на западных выборках.

Результаты показали, что русские судят о русских как о людях с низким уровнем «рационального самоконтроля» и «самоуверенности», хотя при этом самим себе они приписывают данные черты в меньшей степени, чем стереотипизированному образу «типичного русского». Стереотип «русского» в представлении самих русских лежит ближе к представителям импульсивных народов, в стиле жизни которой сохранились элементы «деревенской», семейно-патриархальной культуры (итальянцы, грузины). Но сами испытуемые (главным образом, представители городской интеллигенции), которые принимали участие в эксперименте, в большей степени приблизились к «городской» модели личности.

Использование четырехпозиционной модели личностной черты позволило подтвердить предположение о наличии противоречивых черт в национальном характере русских. Происхождение этих противоречивых, дезадаптивных черт можно гипотетически связывать с особенностями социализации в советском и российском обществе, приводящими к отсутствию прочных навыков свободного этикетного поведения, к излишней скованности и заторможенности в официальных ситуациях, и, наоборот, некой расторможенности в ситуациях неофициального общения, а также к репрессивному подавлению инициативы и оптимистической уверенности в успехе вследствие преобладания запретительных инструкций и отрицательных санкций.

Возвращаясь к вопросу, поставленному в начале статьи — о том, существует ли особый склад «русского национального характера», мы склонны по итогам данного исследования ответить на этот вопрос двояко: с одной стороны, мы наблюдаем очевидную специфику русского национального характера, выражающуюся в наличии повышенной межличностной сензитивности на фоне сниженной самоуверенности и способности к рациональному самоконтролю, в наличии крайних и противоречивых черт характера; но, с другой стороны, мы, по-видимому, являемся свидетелями и современниками процесса прогрессирующей утраты этой специфики, происходящей на фоне перехода населения к стилю жизни, принятому во всех постиндустриальных обществах. Одним из психологических симптомов этого перехода является «отрицательная идентификация» — отвержение черт своего национального характера самими русскими как ведущих к социальной дезадаптации.

1. Андреева М. К. Психосемантический подход к интерпретации личностных черт в психодиагностике: Дипломная работа. М.: факультет психологии МГУ, 1987.

2. Величковский Б. М. Современная когнитивная психология. М., 1982.

3. Голдберг Л., Шмелев А. Г. Межкультурное исследование лексики личностных черт: «Большая пятерка» факторов в английском и русском языках // Психол. журн. 1993. Т.14. № 4. С. 32 – 39.

4. Петренко В. Ф. Введение в экспериментальную психосемантику: исследование форм репрезентации в обыденном сознании. М., 1983.

5. Петренко В. Ф. Психосемантика сознания. М., 1989.

6. Собкин В. С., Шмелев А. Г. Психосемантическое исследование актуализации стереотипов социального поведения // Вопр. психол. 1986. № 1. С. 127 — 134.

7. Столин В. В. Самосознание личности. М., 1983.

8. Шмелев А. Г. Введение в экспериментальную психосемантику: теоретико-методологические основания и психодиагностические возможности. М., 1983.

9. Шмелев А. Г. Психометрические основы психодиагностики // Общая психодиагностика / Под ред. А. А. Бодалева, В. В. Столина. М., 1987. С. 53 — 112.

10. Шмелев А. Г., Похилько В. И. Психодиагностика черт (тест-опросники и субъективное шкалирование) // Общая психодиагностика / Под ред. А. А. Бодалева, В. В. Столина. М., 1987. С. 113 — 134.

11. Шмелев А. Г., Похилько В. И., Козловская-Тельнова А. Ю. Практикум по экспериментальной психосемантике. Тезаурус личностных черт. М., 1988.

12. Шмелев А. Г., Похилько В. И., Козловская-Тельнова А. Ю. Репрезентативность личностных черт в сознании носителя русского языка // Психол. журн. 1991. Т.12. № 2. С. 27 — 44.

13. Cranckshaw E. Russia and Russians. N. Y.: Viking, 1948.

14. Goldberg L. R. An alternative "Description of personality": The Big—Five factor structure // J. Pers. and Soc. Psychol. 1990. N 59. P. 1216— 1229.

15. Gorer G., Rickman J. The people of great Russia: A psychological study. L.: Cresset Press, 1949.

16. Inkeles A., Hanfmann E., Beier H. Modal personality and adjustment to the Soviet socio-political system // Human Relations. 1958. V. 11. P. 3 — 22.

17. Miller W. Russians as people. N. Y.: Dutton, 1960.

18. Peabody D. Evaluative and descriptive aspects in personality perception: a reappraisal // J. Personality and Soc. Psychol. 1970. V. 16. N 4. Р. 639 — 646.

19. Peabody D. Personality dimensions through trait interences // J. Pers. and Soc. Psychol. 1984. 46. N 2. Р. 383 — 403.

20. Peabody D. National characteristics. Cambridge (MA): Cambridge Univ. Press, 1985.

21. Peabody D., Goldberg L. R. Some determinants of factor structures from personality— trait descriptors // J. Personality and Soc. Psychol. 1989. N 57. P. 552 — 567.

22. Smith H. The Russians. N. Y.: Quadrangle/NY Times Book Co., 1976.

* * *

[1] В целом согласованность по глобальным факторам была выше, чем согласованность по отдельным шкалам. Например, все группы испытуемых сходились в том, что англичане и немцы являются «собранными», а итальянцы, французы и американцы — «разболтанными». Семь «внешних» групп (в меньшей степени финны, имевшие, по-видимому, более непосредственный опыт контактов с русскими) приписывали русским черты, делающие их образ скорее средне «самоуверенным», чем «неуверенным» (табл. 1). И, что оказалось совсем неожиданным, русских дружно отнесли к числу «собранных»!

[2] Поясним смысл четырехпозиционной модели чуть подробнее. Для того чтобы охарактеризовать человека по какому-либо свойству, можно использовать, с одной стороны, описательную (дескриптивную) шкалу биполярных черт, а с другой — оценочную. Говоря: «X — бережливый», мы имеем в виду или что Х склонен не тратить много денег (безоценочная содержательная характеристика), или что он хороший (оценочная характеристика).

[3] Дополнительно мы предприняли сбор данных только для одного стимульного объекта «типичный русский». Испытуемыми являлись слушатели Военной академии им. М. В. Фрунзе. Результаты коррелировали на высоком уровне (r=0,72) с данными, полученными на основной выборке.

[4] Эта гипотеза сводит многие дисгармоничные черты русского национального характера к обычаю русских туго спеленывать младенцев, не давая им достаточной свободы и самостоятельности уже в грудничковом возрасте.